«В РФ ошибочно посчитали, что Додон развернул Молдову в сторону Москвы»

Республика Молдова вступает в новый год с новым президентом. Майя Санду, занявшая этот пост, пообещала, что станет «президентом европейской интеграции, который выведет страну из международной изоляции и развернет ее лицом к зарубежным партнерам». Ее инаугурация практически совпала по времени с отставкой правительства. Значит впереди появление нового премьера и нового состава кабинета министров и парламента.

О том, как в России оценивают события в молдавской политике, будущее российско-молдавских отношений, беседуем с экспертом, ведущим научным сотрудником Центра евро-атлантической безопасности Института международных исследований МГИМО МИД РФ, главным редактором журнала «Международная аналитика» Сергеем Маркедоновым.

Подпишитесь на новости «ПолитНавигатор» в ТамТам, Яндекс.Дзен, Telegram, Одноклассниках, Вконтакте, каналы YouTube, TikTok и Viber.
Для подписки на уведомления в баузере нажмите здесь.

ПолитНавигатор: Страну возглавила Майя Санду, которую принято называть западным проектом, проводником западной политики. Как вам кажется, теряет ли Россия Молдову, или поводов для алармизма нет? Как смотрит сегодня Россия на Молдову – как на партнера, как на плацдарм для продвижения своих интересов, а может, как на чемодан без ручки, который давно пора отпустить в свободное плавание?

Серей Маркедонов: Для того чтобы оценивать потерю чего-либо, надо понять, принадлежало ли тебе это. В данном случае нужно оценить, чем была Молдова для России до 2020 года. Я думаю, что приход Майи Санду кардинальным образом ничего не меняет. Игорь Додон был президентом, который себя позиционировал как сторонник сближения с Россией. Но так ли все было однозначно? Напомню, что в его президентство, в 2017 году, Конституционный суд признал неконституционным пребывание российских солдат на территории Приднестровья. Если говорить о деятельности правительства, которое до прошлого года возглавляли люди, не вполне лояльные Додону, то там было много и практических действий, и заявлений, которые тоже с трудом квалифицируются как пророссийские, например, обустройство совместных КПП с Украиной на приднестровско-украинском участке границы.

Президент – это не тот институт в Молдове, который обладает масштабными полномочиями. Все разговоры нужно начинать с того, что есть в республике реального, что отражает ее политический характер. В последнее время в России говорят о конкретных странах без конкретики, извините за тавтологию. У нас Украина, Белоруссия, Молдова, Армения, Грузия рассматриваются по преимуществу в контексте геополитической борьбы России и Запада, и уникальность каждого кейса теряется. А уникальность эту надо сохранять, чтобы делать более адекватные выводы. Президент в Молдове – это не президент в Белоруссии или в России, это политик, который не может единолично формулировать внешнюю политику. Можно привести массу примеров, когда президент Молдовы оказывался мишенью для лишения полномочий.

Так было с Додоном, и не успела Майя Санду даже вступить в должность президента, как и ее начали лишать полномочий. Формально, юридически решение о выводе СИБа из-под эгиды президента было направлено против Додона, но принималось оно с его поощрения, что называется, «на вырост», для преемницы.

В Молдове очень часто эти маркеры – пророссийские, прозападные – обманчивы. Вспомним 2001 год, успех Владимира Воронина на выборах. Коммунисты тогда пришли к власти под лозунгами ни много ни мало союзного государства России и Белоруссии, где Молдова будет третьей. Не сочтите за рекламу, но в «НГ- Содружество», приложении к «Независимой газете», тогда вышла моя статья под названием «Восторги пока неуместны», где я говорил, что одно дело, когда политик – оппозиционер, а другое – когда он лидер. Через два года план Дмитрия Козака по урегулированию приднестровского конфликта был сорван теми, кто говорил совсем недавно о прорыве на приднестровском  направлении, о сближении с Россией, даже о союзе с Россией.

В Молдове политики часто меняются и ведут не ту игру, с которой приходили во власть. Можно вспомнить Мирчу Снегура, который рассматривался, в общем-то, как националистический лидер, но именно он подписывал с Ельциным соглашения по Приднестровью в 1992 году и потом многое сделал, чтобы, скажем так, микшировать националистические настроения. Можно вспомнить Петра Лучинского, который побеждал как бывший коммунистический лидер – ожидалось, что он будет проводить политику в интересах Москвы. А при Лучинском Молдова вступила в ГУАМ и совершенно не была похожа на страну, проводившую пророссийскую линию.

В Молдове часто меняются левые и правые, при этом остается очень нестабильная политическая обстановка. Возникающие ситуативные коалиции бывают «чудовищными» (само это определение появилось в румынской истории XIX века, как символ объединения совершенно разнородных сил ради решения сиюминутной задачи) – когда левые и правые объединяются, которые традиционно порознь вдруг становятся лучшими друзьями.  Вспомним, например, коалицию Владимира Воронина и Юрия Рошки, которые до того считались крайними оппонентами. Или, например, телодвижения Игоря Додона, связанные с Плахотнюком и демократами. Что, демократы и социалисты прямо такие друзья? Нет, но ситуативно определенные взаимодействия были. Учитывая всю эту кухню, делать выводы о каком-то резком развороте Молдовы вряд ли можно.

Да, Санду победила, но она еще пока не президент в полном смысле, за месяц до инаугурации ей уже показали, что она хозяйкой вряд ли будет в этой ситуации. Впереди парламентские выборы, правительство ушло в отставку, и она может укрепить свои позиции, если ее партия выиграет выборы. В этом случае правительство, парламент, президентура, Конституционный суд окажутся в руках сторонников более активного взаимодействия с Западом. Но это же не гарантированный результат. И может получиться сосуществование, как это уже в истории Молдовы бывало, разных сил. Отсюда, кстати, низкая эффективность, низкая договороспособность в решении ключевых задач, в том числе таких как приднестровское урегулирование.

В России немного людей, которые плотно интересуются молдавской ситуацией, приднестровским урегулированием. О Молдове обычно говорят в более широких контекстах – европейской безопасности, Черноморского региона. Если говорить про официальный подход, то Молдову рассматривают, во-первых, как страну с неразрешенным приднестровским конфликтом (его урегулирование – один из приоритетов России) и, во-вторых, как страну, в которой есть политический класс, заинтересованный в сближении с Россией, есть партнерский потенциал, может быть, до конца не раскрытый. В то же самое в России на Молдову смотрят как страну, имеющую проблемы, которые я уже обозначил. Отношение к ней довольно сложное, интерес есть, но не могу сказать, что это ключевое направление. Если сравнивать, например, с  Белоруссией или Украиной – внимание несопоставимо.

ПолитНавигатор: Майя Санду еще до вступления в должность президента несколько раз заявила о необходимости вывода российских военных из региона, замены действующего миротворческого формата миссией гражданских наблюдателей.  Эта идея в общем-то не встречает поддержки других участников переговорного процесса. Зачем это делается?

Сергей Маркедонов: Начинать президентство с этого – не самая лучшая идея, потому что такие действия настраивают Москву на осторожный, скептический лад. Очевидно же, что многие молдавские политики, неважно, какой они политической ориентации, признавали: без Москвы эту проблему не решишь. Ну если вы намерены ее решать, стоит ли, как говорит современная сетевая молодежь, троллить Москву в этой связи? Как-то не очень это правильно.

Некоторые моменты, которые Санду озвучивает, насчет трансформации операции в гражданскую миссию под эгидой ОБСЕ, – можно осуществлять уже тогда, когда нет никаких угроз. А на сегодняшний день мы можем говорить об определенных угрозах. Например, в городе Бендеры, который по соглашению 1992 года был признан территорией особой безопасности, действует две юрисдикции, есть органы власти и Приднестровья, и Молдовы. Военный конфликт 1992 года был, в том числе из-за этого полиюридизма. Пока острота сохраняется. Зачем спешить?

К тому же миротворческая операция на Днестре – коллективная, между прочим, а не только российская. Но и молдавская в той же мере! И украинские наблюдатели там имеются!  И в переговорном формате «5+2» Россия и Украина вместе являются гарантами, есть там и ЕС, и ОБСЕ. Какое еще нужно интернационализированное предприятие, когда уже по факту это так и есть? Российские военные мешают?  Замечательно. Во-первых, российские военные – это уже совсем не тот формат 14-й армии, которая была в 1991 – 92 гг. Численность их значительно сокращена. К тому же на территории Приднестровья расположены военные склады – представьте, что они вдруг остаются бесхозными. Это угроза с точки зрения европейской безопасности, даже не российской. Все эти вопросы требуют серьезной подготовки и проработки.

Возможно, заявления Майи Санду на тему российского военного присутствия были нацелены на то, чтобы мобилизовать свой ядерный электорат, чтобы понравиться партнерам на Западе, украинским партнерам и т.д. Но, наверное, не самый оптимальный вариант делать такие заявления, особенно когда вопрос с президентскими полномочиями не решен до конца.

ПолитНавигатор: Новый президент вступила в должность в непростое время для страны – бушует пандемия, много проблем в экономике. Майя Санду ставит себе амбициозные задачи, такие как, например, борьба с коррупцией. По силам это все хрупкой женщине? Кстати, в Молдове шутят, что это страна победившего матриархата: там теперь президент, спикер и глава Конституционного суда – женщины.

Сергей Маркедонов:  Тогда уж для полноты картины не будем забывать и про главу Гагаузии Ирину Влах. Пройдусь коротко по гендерном фактору. Я не думаю, что он в Молдове или где-то в другом месте он играет решающую роль. Все-таки здесь политические взгляды, политические разногласия  более важны. Вряд ли, скажем, спикер Зинаида Гречаная будет считаться политическим союзником Майи Санду или главы КС Домники Маноле.

Что касается хрупкости, то вопрос не в ней. Многие женщины-политики были достаточно жесткими и целеустремленными, выполняли на своих постах тяжелые задачи, которые традиционно воспринимаются как мужские. Примеров масса – от Маргарет Тэтчер до Валентины Матвиенко. Вопрос в том, насколько возможно решение поставленных задач в имеющейся ситуации. Например, борьба с коррупцией. Кто из политиков скажет, что он за коррупцию? По-моему, таких нет.

Мы знаем многие страны,  где борьба с коррупцией становилась идефикс, но не очень получалось или получалось совсем не то, что заявлялось. На Украине последние шесть лет только и делают, что борются с коррупцией, – под этими лозунгами пришел к власти Порошенко, затем под ними же – Зеленский, но значительных достижений пока не видно. Михаил Саакашвили в Грузии с низовой коррупцией действительно справился, но уровень верховой коррупции остался.

Это очень просто сказать: мы будем бороться с теневым сектором. Популизмом всегда легче заниматься, чем решать проблемы системно. Коррупция и теневой сектор возникают на основе каких-то искривлений в государственной политике, экономической линии. С искривлениями бороться гораздо сложнее, чем посадить пару десятков человек и сказать: вот, мы боремся с коррупцией. Такие заявления похожи на призыв: давайте будем все богатыми и здоровыми. У всех разные показатели по здоровью и богатству.

ПолитНавигатор: Майя Санду – сторонница сближения Молдовы и Румынии. Показательный момент: только вступив в должность, новый президент сразу распорядилась на сайте главы государства заменить отображающий язык значок MD на RO (так было до 2016 года). Как бы вы оценили перспективы развития унионизма в Молдове? Зачем вообще молдаванам становиться румынами?

Сергей Маркедонов: В этом смысле Молдова сильно отличается от других постсоветских государств. Допустим, в Грузии мы не видим споров о том, кто жители этой страны: мегрелы, картвелы или грузины. Азербайджан, несмотря на свою стратегическую близость к Турции, все-таки говорит о двух государствах и одной нации, подчеркивается особая азербайджанская государственная идентичность. В случае с Молдовой – интересный феномен: часть политической элиты в принципе не против того, чтобы жить в составе другого государства. Мне вспоминается Михай Гимпу (исполнял обязанности президента РМ в 2009-2010 гг. – прим ред.), который говорил, что его цель как молдавского политика – добиться объединения с Румынией. В более ранние времена Народный фронт Молдовы говорил об этом, и т.д.

Перспективы унионизма есть, вопрос в том, насколько они реалистичны. Политический класс Молдовы разделен по вопросу, кем себя считать. Одни говорят: мы румыны, мы часть более крупного, румынского нарратива, другие говорят: нет, мы молдаване и должны себя как-то дифференцировать.

Давайте не забывать, что в Молдове, помимо молдаван, проживают русские, украинцы, гагаузы, болгары и т.д. Кроме того, если говорить о приднестровском вопросе, то одним из драйверов конфликта как раз и были процессы румынизации в языковой сфере, исторической политике, политике памяти и т.д. Сейчас, может быть, острота вопроса не столь велика, но тем не менее, это вызывает определенные опасения.

К сожалению, большая проблема постсоветских стран в том, что там многоцветье пытаются втиснуть в какое-то прокрустово ложе. Ну, хорошо, а нельзя было найти компромиссное решение и поставить на сайте, например, двойной значок MD – RO, зная, что в стране есть разные позиции по этому вопросу? Это же не преступно, это вполне можно было бы сделать. Стремление к таким резким движениям в стране, которая не до конца урегулировала конфликт, – по-моему, не очень хороший вариант.

ПолитНавигатор: Молдавское общество действительно расколото. У людей разный взгляд на историю своей страны, часть населения смотрит на Восток, часть – на Запад. Что могло бы объединить жителей Молдовы?

Сергей Маркедонов: Думаю, национальный интерес и понимание того, что Молдова – отдельный уникальный проект, который не является ни башней Кремля, ни подъездом Брюсселя, имеет самостоятельное звучание и значение. Понимание того, что сила – в многоцветье, что на этой земле могут соединяться европейское и российское начала. Это было бы сильной стороной.

Тут опасен не столько унионизм, сколько унификация. В этом танго есть второй партнер – Румыния. Что бы румынские политики ни заявляли в пылу предвыборных кампаний или из популистских соображений, я не уверен, что румынское общество вот так готово взвалить на свои плечи социально-экономические проблемы Молдовы, приднестровское урегулирование. Это совсем не объединение двух Германий – это могло бы быть очень проблемное объединение. Молдове было бы резонно осознать собственную ценность и собственный потенциал.

ПолитНавигатор: Проигравший выборы Игорь Додон – все-таки не сбитый летчик и, судя по всему, еще повоюет. Он, вероятно, вернется к руководству ПСРМ и продолжит играть роль единственного «пророссийского» политика. Вот он уже снова в Москве. Россия продолжает его поддерживать? Не опрометчиво ли делать ставку на конкретную персону, может быть, Москве стоило бы активнее работать и с другими политическими силами?

Сергей Маркедонов: Я согласен с тезисом о том, что пророссийская политика – это не политика отдельных лиц. Это касается всех стран. Очень важно понимать, что налаживание отношений с Россией имеет много выгодных моментов. В случае с Молдовой это касается трудового рынка, который весьма важен для граждан этой страны, культурных связей и т.д. В этой связи, мне кажется, фокусировка на одном человеке не очень правильна. В свое время такая фокусировка на Воронине уже показала ограниченность, мягко говоря. Зачем повторять эти ошибки? Сам по себе подход, когда ставка делается на одного человека, имеет изъяны.

Что касается визита Додона в Москву или Майи Санду в Брюссель, надо понимать, что избиратели Додона и Санду – не в Брюсселе и не в Москве. Они в Бельцах, в Кишиневе, они, между прочим, и в Приднестровье. У молдавских политиков борьба за какие-то внешние интересы традиционно преобладает над заботой о собственных избирателях.

Додона, конечно, нельзя считать сбитым летчиком. Возможное временное отступление социалистов может в каком-то смысле пойти им на пользу – люди увидят, что проевропейские силы не слишком эффективны, и маятник качнется в обратную сторону. Потенциал у социалистов есть, безусловно.

ПолитНавигатор: Игорь Додон перед уходом с поста посоветовал Майе Санду не спешить разрушать отношения с ЕврАзЭС, которые, по его словам,  и не препятствуют взаимодействию с Европой, и экономически выгодны для РМ. Что будет с сотрудничеством Молдовы с ЕврАзЭС, есть ли перспективы интеграции страны в евразийское пространство?

Сергей Маркедонов: Я бы не переоценивал появление Додона на разных евразийских форумах, не связывал бы это с продвижением Молдовы в евразийские структуры. При этом надо отметить, что практика – критерий истины. Мы видим, что на сегодняшний момент постсоветское пространство пока в числе приоритетов для приема в Евросоюз не рассматривается. Пока ЕС предпочитает все-таки формат Восточного партнерства – партнерства без долгосрочных обязательств. То, на что сейчас обращено внимание Евросоюза, это Балканы. Там пока не решена косовская проблема, не урегулирован языковой спор между Болгарией и Македонией, есть проблема Боснии – страны-матрешки, где есть разные виды на перспективы бытия. Без распутывания этих узлов ЕС вряд ли возьмется за Молдову или Грузию.

ПолитНавигатор: Насколько успешно Россия использует свою «мягкую силу» в Молдове, в чем ее потенциал?

Сергей Маркедонов: Как мне кажется, здесь акцент должен быть перенесен с обращения к прошлому, с воспоминаний о том, как мы вместе жили, к будущему и настоящему. Инерция общего государства уходит со сменой поколений, к власти приходят люди более молодые, молодые становятся и неформальными лидерами, лидерами общественного мнения, которых уже Советский Союз как идея не очень греет. В этой ситуации нужно акцентировать внимание на перспективах, на том, что люди должны чувствовать при общении с Россией.

Я уже говорил про рынок труда, это же касается образовательных, культурных проектов и т.д. Многое в этой области еще не задействовано. Акцент на политической ностальгии, каких-то политических шоу не стоило бы делать, потому что это неоднозначно воспринимается даже внутри самой России.

ПолитНавигатор: Вопрос по приднестровской проблеме. В последнее время интенсивность диалога Кишинева и Тирасполя в переговорном процессе серьезно снизилась, перспективы оживления переговоров не просматриваются. В 2020 году не было ни одной встречи в формате «5+2». Есть такая закономерность – чем больше кипят политические страсти на молдавской внутриполитической арене, тем менее активно идет переговорный процесс по Приднестровью. В то же время Майя Санду говорила о том, что решить приднестровский вопрос трудно, но возможно.  Стоит ли ждать каких-то подвижек в этом плане?

Сергей Маркедонов: Не думаю, что их можно ожидать быстро. Если проблема не решалась десятилетиями, вряд ли  придет некий чудесный человек, который это все сделает. Майя Санду тоже не оригинальна. За четыре года до этого Додон говорил, что решить вопрос сложно, но можно, встречался с Красносельским (главой Приднестровья – прим. ред.), и это воспринималось как некая заявка на успех, как новое слово в переговорах, но ничего не произошло.

Приднестровский конфликт как-то по умолчанию – такая конвенциональная мудрость – считается простым. Ну как же: беженцев нет, как было в Карабахе или в Абхазии, этнический фактор не так развит – и русские, и молдаване живут на обоих берегах Днестра, в Тирасполе можно найти рестораны молдавской кухни – а попробуй найти грузинский ресторан в Сухуме и т.д. Но на самом деле это кажущаяся легкость. Здесь играет роль фактор политической идентичности, здесь важна ответственность, договороспособность.

Действительно, когда внутри Молдовы происходят какие-то серьезные пертурбации, становится не до Приднестровья. Хотя мне не кажется, что 2020 год был переломным в плане деактивизации контактов. Эти моменты были зафиксированы уже в 2019 году – ни братиславский раунд консультаций по приднестровскому урегулированию, ни конференция по мерам укрепления доверия между Молдавией и Приднестровьем в Баварии тогда не принесли прорывов. Идеи, которые содержатся в достигнутых раннее соглашениях, таких как «Берлин-плюс», не до конца реализованы.

ПолитНавигатор: Как бы вы оценили в целом качество российской экспертной мысли в отношении Молдовы, Приднестровья? Иной раз послушаешь дискуссии на российских федеральных каналах, и складывается впечатление, что выступающие там специалисты разбираются в ситуации весьма поверхностно.

Сергей Маркедонов: Разбираются плохо, потому что не хотят разбираться хорошо. К тому же сам формат шоу, который вытеснил, как мне кажется, содержательный формат на нашем телевидении, предполагает яркие, броские фразы без углубления. Фразы вроде «Молдова ушла», «Молдова пришла» – это все очень общо и не безобидно, между прочим, потому что формирует какие-то завышенные ожидания. Ряд людей искренне стали считать, что победа Додона на президентских выборах однозначно развернула Молдовы в сторону Москвы. А это было далеко не так.

Проблема не в том, хороший Додон или плохой, а в том, что есть системные вещи, которые нужно чувствовать и понимать, а их не понимают в должной степени. Год назад на «Примаковских  встречах» в Кишиневе я говорил, что большая проблема для молдавской внешней политики – не наличие каких-то серьезных национальных интересов, а их отсутствие. Если бы были понятные, четко артикулированные интересы, пусть даже не всегда совпадающие с российскими, проще было бы разговаривать. Но их нет. Молдавские участники тех слушаний, что интересно, меня поддержали, согласились, что действительно есть дефицит стратегического мышления и собственных национальных интересов.

Отмечу, что, кроме политических телешоу, в России есть и другие форматы, проводятся конференции, различные проекты, в том числе и у нас в МГИМО. Дискуссии ведутся и по приднестровскому урегулированию. Стараемся содержательную составляющую продвигать, насколько это возможно.